— Под кроватью есть все, что надо. А запирают здесь всех. У нас ведь и женщины живут. В таком месте надо следить за порядком постоянно.
Тут Темплера осенило. Холодок пробежал у нею по спине.
— Разве можно бояться, что такие люди, как я, могут доставить неприятности?
— Никогда не угадаешь заранее. — Мамаша Хейзел придвинулась к нему ближе, руки она по-прежнему держала в карманах своей необъятной юбки. — Завтра я запишу твои данные в книгу, и на этом с формальностями будет покончено.
— Благодарю вас, мадам.
— Не хочешь промочить горло?
Святой якобы в смущении заерзал на своей половине кровати, но лицо его по-прежнему оставалось бесстрастным.
— Еще раз спасибо, но с тех пор, как я ослеп, не беру в рот ни капли спиртного. От него у меня кружится голова, и бывает плохо.
— Не возражаешь, если я хлебну немного?
Не дожидаясь ответа, она вытащила из складок своей юбки бутылку дешевого виски и попыталась открыть ее. Мамаша Хейзел держала бутылку, не вынимая руки из кармана юбки, свободной рукой безуспешно пытаясь свинтить пробку.
Саймон не обращал внимания на ее манипуляции, пока она, тяжело дыша, не заговорила.
— Прилипла, что ли? Ты можешь помочь?
Он нащупал бутылку и своими крепкими пальцами мгновенно открутил пробку.
— Спасибо, Смит.
Она хлебнула из горлышка, и бутылка снова исчезла в складках одежды.
— Отдыхай, — бросила Хейзел уже с порога, закрывая за собой дверь.
Святой снова улегся на жесткое ложе, вспоминая, как она умудрилась ни разу не дотронуться до бутылки голой рукой, держа ее только через ткань своей одежды.
«Отпечатки пальцев у меня уже сняли», — подумал он и позволил себе вздремнуть.
На утро за дверью снова послышались шаги и щелчок открываемого замка. Выждав некоторое время, он нажал на ручку, и та легко поддалась. Саймон спустился по лестнице и увидел за конторкой тощего человека с невыразительным лицом. Тот даже не взглянул на него. Мамаши Хейзел нигде видно не было. Все складывалось хорошо, даже слишком.
Утром он не смог как следует загримироваться, но теперь это было излишней предосторожностью. Если его подозревают, то грим все равно не поможет.
Святой добрался до своего отеля, принял душ и побрился. Как только он прикончил яичницу с беконом, зазвонил телефон. В трубке раздался голос лейтенанта Ольвина Кирни.
— Послушайте, Темплер, вы же не собираетесь уехать из города, не так ли?
— Я почти закончил все свои дела, — сообщил Саймон. — Ровно в полночь небольшой дирижабль опустит складную лестницу на крышу отеля, и я улечу на нем на юг, пока солнце будет погружаться в сумрачные воды озера Мичиган. Все дело в солнце. Если мне удастся задержать его заход до полуночи и организовать закат на востоке, то вся операция пройдет без сучка и задоринки.
— Послушайте… — из трубки донесся тяжелый вздох. — У меня есть свежая информация…
— Отлично, — одобрил Святой. — Если игра пойдет по-крупному, дайте мне знать немедленно, перед отъездом я собираюсь сделать ставки.
— Труп, что вы видели в морге, — настойчиво продолжал Кирни. — Это Клив Френд, уроженец Фриско.
— Звучит как песня, — по-прежнему не унимался Темплер.
— Может быть, может быть… Да, кстати. Почему вы сказали, что видите его впервые?
— Неужели я мог такое сказать? — вежливо поинтересовался Саймон.
— Вы подразумевали, а это не сходится с тем, что мне стало известно, — заметил Кирни.
Последовала небольшая пауза.
— Так что вы там еще раскопали?
— Кое-что интересное. Расспросили кое-кого, не вашего полета разумеется, — в голосе лейтенанта слышался сарказм, — нищих, попрошаек, мелких воришек.
— Ну, и?
— Мы поместили в газетах фотографию Френда, с некоторой ретушью, разумеется. Кое-кто его узнал. Пару дней назад его видели в вашей компании.
— Эти пустобрехи лично знакомы со мной?
— Послушайте, — в голосе лейтенанта появилась легкая досада, — ваши фотографии не раз появлялись в газетах… Так зачем вы встречались с ним?
— Не могу сказать.
— Не хотите?
— Не могу. Я слишком робкий.
— Черт побери, — прорычал обычно сдержанный лейтенант, — может быть, вы все же знаете, зачем его перед смертью напичкали скополамином?
— Скополамин… Не от этого ли он умер? — оживился Святой.
— Вы прекрасно знаете, от чего он умер. С такой дырой в голове долго не протянешь. Мне до чертиков надоело беседовать с вами и плевать, с кем там вы лично знакомы, с комиссаром или с самим президентом. Я запрещаю вам покидать город! Мы еще встретимся с вами, но не сейчас. Позже.
— Да, понятно. — Саймон заколебался. — Я, пожалуй, могу рассказать, зачем виделся с Френдом.
— Снова шуточка, — подозрительно процедил Ольвин Кирни.
— Нет, серьезно.
— Ну, давайте.
— Мы планировали его убийство, вот и все. Пока, Ольвин, — с этими словами Саймон повесил трубку и налил себе кофе.
— Вот что называется «совокупностью улик», — заметил он Хоппи, который уже приступил к утренним упражнениям по баллистике. — Хотел бы я знать, как далеко это зайдет.
— Не понял, — автоматически выдал Юниац.
— Не все сразу, — объяснил Святой. — Сначала находят тело, единственная связь между нами — это акт дарения. Теперь уже и имя известно, и видели нас вместе, и самое интересное — среди свидетелей много нищих. Потом найдутся свидетели, которые совсем случайно проходили мимо, когда я вышибал из него дух.
— Но ты же его не убивал, — после недолгих раздумий возразил Хоппи. — Разве не так?
— Конечно, нет.
— Тогда все в порядке.
Саймон раскурил сигарету и откинулся в кресле.
— Хотел бы я быть в этом уверен, как ты. — Струйка ароматного дыма устремилась к потолку, Святой с удовольствием затянулся. — Ты случайно никогда не слышал про скополамин?
— Первый раз слышу. Он, наверное, из той же компании, что и Гордий?
— Это наркотик, Юниац. Он заставляет людей говорить правду. Похоже, что Френда им накачали перед тем, как пристрелить. Очевидно, хотели узнать, что он высветил и что нам теперь известно… Видимо, придется отложить этот маскарад с переодеванием, хотя бы на время.
— Тоща, почему они дали тебе возможность уйти прошлой ночью? — спросил Хоппи после напряженных раздумий, во время которых он так морщил лоб, что было видно, как шевелятся волосы на голове.
— Это я и стараюсь понять, — медленно произнес Святой. — Думаю, они зря времени не теряли… Теперь у Мамаши Хейзел есть бутылка виски с моими отпечатками, и тут уж ничего не поделаешь…
Теперь дым к потолку поднимался кольцами, Саймон старался добиться их идеальной окружности.
— К тому же, — заговорил он, размышляя вслух, — что-то зловещее было в ее голосе при словах о том, что в ее отеле есть и женщины. Хотел бы я знать…
Он снял телефонную трубку и позвонил Монике Веринг, но ее номер не отвечал. Сегодня они собирались обедать вместе, и маловероятно, что такая пунктуальная личность забудет о приглашении. Может быть, она отправилась по магазинам, успокоил себя Темплер.
До половины второго он звонил каждые полчаса, не выходя из номера из-за боязни пропустить ее звонок. Этот день запомнился ему надолго. Саймон покрыл не одну милю, расхаживая из угла в угол, как лев в клетке. И уж больше всего в этот день пострадал ковер… не меньше, чем за год.
Святой ругал себя за то, что не сумел удержать ее от необдуманных шагов и что вообще держал ее в курсе событий.
Тем временем Юниац продолжал упражняться в искусстве духовой стрельбы на местности. Указаний от шефа он не получал, а за годы, проведенные со Святым, Хоппи давно понял, что проявлять инициативу или напрягать собственные мозги — напрасная трата времени. Поэтому любимому занятию он предавался с упоением.
К пяти часам Саймон вспомнил, что сегодня есть дневной спектакль, и немедленно отправился в театр Мартина Бека. И там выяснил, что в связи с болезнью мисс Веринг участия в спектакле не принимает. Святой не успокоился и разыскал режиссера.
— Все верно, — подтвердил тот. — Она звонила мне утром и сказала, что нездорова, и если отойдет, то придет к вечернему спектаклю, но в этом случае предварительно свяжется со мной.
— Дело не в болезни, — отозвался Саймон. — Ее весь день не было в отеле.
Режиссер даже не возмутился, только пробормотал что-то невразумительное про артистический темперамент.
Святой на такси добрался до ее отеля. После того как в девять утра Монике приносили завтрак, ее больше никто не видел. Ключи она не сдавала, из отеля не выходила, но номер был пуст.
— Видимо, она все же ушла, но никто не понял, что это Моника Веринг, — поправил дежурного Саймон, которому все уже стало ясно.